Подошли лучане, уже понявшие – дело пошло как-то не так. Но как?

– Велела мне Толкун-Баба выбрать себе невесту из девяти дочерей ее, – смущенно пояснил им Милокрас. – Вот, я эту выбрал… ее мне боги указали. Только это не Благожитова дочь…

– Это моя дочь! – воскликнул Собивой, будто ее отнимали.

Под общий гул и смех дело разъяснилось; лучане и Собивой с родичами отошли в сторонку обсуждать свои дела. Противиться воле судьбы и богов никто и не думал, приходилось знакомиться с теми, кто в ближайшее время окажется в сватах. Пережив первое разочарование, лучане повеселели: роду Собивой был хорошего, уважаемого, сама Дорогоча тоже девка неплохая. Правда, тоща, но это поправимо. «Ничего, откормим!» – говорят в таких случаях родичи жениха и подмигивают.

Празднество разгоралось: поев мяса, народ потянулся из тесных обчин во двор. Там уже звучали рожки и смыки, молодежь пошла плясать.

Но вот от ворот опять замахали: еще кто-то идет. Тут уже и старейшины поспешили наружу, чтобы поскорее увидеть, кто там на тропе через луг. Что за ловец идет, что за куницу ведет?

– Это Путиславич! – закричали самые остроглазые. – И тоже с невестой!

Раздался смех, отчасти беспокойный. Теперь все уже знали, что приведенная девушка не обязательно окажется той самой. Воевода Путислав пробился в первые ряды и не сводил глаз с сына. Ну, хоть этот поддержал честь рода?

Вот Горун и его невеста приблизились к воротам. Деву, с потупленным взором шедшую за ним, никто здесь в лицо не знал. Одета она была так же, как Дорогоча: в белую сорочку, белую вздевалку, с таким же узким очельем. На белой ткани пламенела коса цвета верескового меда. Лицо девы, с узкими глазами и ярким ртом, было не так чтобы красиво, но в неправильных чертах его сквозила некая цепляющая острота. Она была из тех, на которые чем больше смотришь, тем больше они нравятся, а иному подобное лицо, выразительное и своеобразное, может так запасть в сердце, что других перестанешь замечать.

Наступила тишина: ведь никто, даже родичи, не знали, как сейчас выглядит княжеская дочь.

На площадку вышла Карислава. Горун с девушкой вступили в ворота, сквозь раздавшуюся взволнованную толпу приблизились к княгине. За ним шел Путислав, но пока не решался спрашивать, та ли невеста, а лишь смотрел на Кариславу, надеясь прочесть ответ по ее лицу.

Но лицо княгини выражало лишь изумление. Приблизившись, девушка низко поклонилась ей – с почтением и отчасти виноватым видом. Карислава прижала ладонь ко рту, пытаясь сдержать рвущееся восклицание.

– Как же ты… – Карислава перевела взгляд на Горуна, – отроче… Как ты… ее… раздобыл-то?

– Боги мне ее указали, матушка, – Горун поклонился; вид у него был смущенный, но решительный. – Толкун-Баба мне ее вручила, женой моей нарекла. И ты, батюшка, – он обернулся к Путиславу, – сделай милость, не отвергни воли чуров, прими жену мою… Белонегу, Техову дочь.

Сначала было тихо. Потом прокатился ропот, вскрикнуло несколько женских голосов.

– Ёжкин пень! – охнул Путислав.

Не сразу, но и он вспомнил это имя. Года два назад по Удалецкой волости, где в старейшинах Благун, пошел слух про ой какое нехорошее дело: паробок обрюхатил свою же вторую стрыйную сестру. Случилось дело по зиме, когда вечера долгие и темные, к тому же весь их на отшибе, и в ней всего четыре двора, и никого, кроме своих, люди не видят по полгода. Младенца она скинула, не доносив, и родичи пытались дело утаить, да какая-то баба проболталась. От срама девку отдали в Невидье: никто бы ее замуж не взял, оставить дома – только сестер позорить. И дело то почти забылось… как вдруг Техова дочь, которой суждено было весь век провести в Невидье, прислуживая марушкам, вдруг выплыла в белый свет таким чудным образом.

Путислав поднял ладонь и прижал к глазам, прячась от людских взоров. Княжью дочь метили взять! А взяли… такую, от какой свои же родичи отреклись…

– Тебе вручила ее Толкун-Баба? – дрожащим от изумления голосом спросила Карислава.

Она не раз видела Белонежку в Невидье и знала ее положение там. Как она-то попала в число «невест»?

– Мне Толкун-Баба приказала выбирать из тех, что сидели… закрытые, – Горун провел рукой перед лицом, имея в виду белые покрывала. – Я и выбрал… какую боги послали.

Он умолчал о том, что знал, кого берет. В своем решении он не каялся, но предпочел разделить вину с богами. Без них ведь и впрямь не обошлось.

– Если Толкун-Баба… – Карислава взглянула на Путислава, – сочла ее… достойной…

Взгляд княгини упал на Дорогочу, изумленную не менее других. А, понятно. Когда Милокрас увел Дорогочу, дев под покрывалами осталось лишь восемь, и Толкун-Баба велела чернавке, приведшей очередного жениха, сесть среди них для нужного числа. Видно, счастливое место ей досталось.

Но если Толкун-Баба вернула Белонежке девичье очелье, значит, сочла вину искупленной и права честной девы восстановленными. Значит, так хотели чуры… Кому знать их волю, как не Толкун-Бабе?

– Судьба твоя такая, Путиславе! – Карислава развела руками и улыбнулась. – Что боги дали, то берите, от даров их не отказываются.

Эльга, стоя среди своих людей, наконец перевела дух и бросила взгляд на Мистину. Он быстро опустил веки: опять не та.

– Это четвертый, – шепнул Лют. – Осталось двое.

Но что, если никто из шестерых женихов так и не добудет истинной невесты?

В обчинах продолжался пир, на дворе гремела гудьба и шла пляска. Плясали хотимиричи, плясали лучане – им было больше нечего ждать, только веселиться в честь грядущих свадеб. Чудислав с его людьми и кияне сидели в напряжении, разговаривали мало и почти не ели – их еще дразнила надежда.

В это время рыжая дева потянулась к уху Горуна и что-то шепнула.

– Бужане! – окликнул он, вспомнив кое о чем. – Вы того… Неговита не ждите, он сам скоро не придет.

– Как так? – Чудислав привстал за столом. – Не придет? Что с ним?

– Он спит, – Горун улыбнулся. – Я его видел, как сюда шел. На Ольховом броде, с нашей стороны, лежит на земле и дрыхнет. Может, к вечеру очнется. Или ступайте за ним. Пусть вас кто из ребят проводит.

– Да что же с ним стряслось?

Горун повел плечом и взглянул на свою невесту:

– Видно, Навь очаровала.

А Мистина сделал Эльге знак глазами: вот и пятый. Она в волнении прикусила губу. Из шести женихов в чаще оставался только Велеб. Куда его-то завело лукавство Нави?

Кияне уже не могли ни есть, ни пить. Лют встал из-за стола и ушел к воротам, откуда была видна вся тропа от леса. Солнце клонилось к закату. Эльга охотно сама пошла бы постоять у ворот: у нее холодело к груди от мысли, как долго Велеб не возвращается.

«Его могут попытаться убрать взабыль, – вспоминалось ей предостережение Мистины. – Потому что он рус, а никто здесь не хочет, чтобы победил наш человек».